В эксклюзивном юбилейном интервью (по поводу 80-летия художника) «Нью-Йорк таймс» привел его ответ об обстоятельствах личной жизни: «В 1949 году я встретил Нину Михайловну Молеву, мы поженились и с тех пор живем друг для друга и для дела. Нашего общего».
26 февраля 2012 года художника не стало. У его тахты врач «Скорой помощи» и поднял его записку. Неверная рука. Вздрагивающие буквы и последние две строки «Я молюсь тебе, твоей надежде и стойкости».
Врачу было меньше 30 лет. У него задрожали губы: «Это Вам…»
Белютин и Молева познакомились в Государственной публичной исторической библиотеке. В заветном для молодых московских ученых Зале всеобщей истории. Крохотный зал на 16 мест, где модно было увидеть издания и книги по современному искусству, строжайше запрещенные во всех других библиотеках. У кафедры дежурного Белютин протянул незнакомой девушке свежий номер «Нового мира» с уже осужденной статьей кукольника Сергея Образцова «Об условностях в искусстве»: «Читали? Посмотрите.»
В длинном сумрачном коридоре библиотеки они потом несколько недель обсуждали не столько статью – сколько смысл происходившего в советской культуре.
Все слишком напомнило 1936 год: бесконечные оскорбительные статьи в адрес деятелей во всех видах искусства и последующая ликвидация в Москве 18 действующих и успешных театров. Их просто закрывали, кроме Ю. Завадского, получившего новое звание в Ростове-на-Дону, все остальные пощады не знали. И еще народному герою летчику-полярнику Водопьянову лично удалось спасти Камерный театр А.Я. Таирова. Где шла пьеса летчика «Мечта».
В 1949 году ближе к концу лета, вышли целых три постановления ЦК партии: о Сергее Эйзенштейне и второй части его фильма «Иван Грозный». Первая часть уже удостоилась Сталинской премии, вторая предавалась анафеме, в том числе за неправильное понимание «благодетельной для государства опричнины. Предавшее анафеме всех ведущих советских композиторов. Шостаковичу, Сергею Прокофьеву, Шабалину, Хачатуряну, Кабалевскому противопоставлялся единственный маяк – Тихон Хренников, вскоре назначенный председателем Союза композиторов. Запрет на советской сцене всего западного репертуара, место которого должен был занять исключительно советский.
Мы оба были на собрании художественной интеллигенции Москвы, где ученый секретарь Академии художеств «разъяснял» смысл предписаний. Тут же объявлялись обнаруженные гнезда зла и среди них аспирантская мастерская Художественного института, староста которой Э. Белютин осмелился пригласить в качестве руководителей Льва Бруни и Павла Кузнецова (никто не задумался, что приглашение преподавателей никак не входила в возможности старосты аспирантов).
Вот только в этом случае администрация института оказалась предусмотрительней и не стала разжигать огонь. Э. Белютина обязали каждый месяц приносить для отчета свои текущие работы на Ученый совет, аспирантскую мастерскую потребовали держать с открытыми в коридор дверями, а для большей надежности в нее втиснули стол для одной их служащих со стороны. И это при том, что Э. Белютин продолжал вести становившуюся все более популярной среди профессионалов Студию живописи и рисунка (120 художников) и класс рисунка в стенах Академии архитектуры.
Н. Молева вела в это время в МГУ семинар по русскому искусству XVIII века. Состояла ученым секретарем кафедры русского искусства, сотрудничала со 2-м изданием Большой советской энциклопедии. В Вестнике Академии Архитектуры публиковались ее сообщения. Ее дипломная работа «Атрибуция церкви Климента папы Римского в Москве» получила первое место на конкурсе научных студенческих работ и Большую золотую медаль 8000-летия Москвы.
Но у аспирантов оказались и более тесные точки соприкосновения по их непосредственной научной работе. Э.М. Белютину для защиты кандидатской степени нужна была, помимо большой картины «Смерть командира», представить теоретическое эссе. Он выбрал проблему пространства в произведениях Андрея Рублева (руководитель М.А. Алпатов). У Н. Молевой существовали противоречия с заведующим кафедрой и ее официальным руководителем профессором А.А. Федоровым-Давыдовым. Профессор неожиданно возглавивший к этому году все основные искусствоведческие аспирантуры Москвы (МГУ, ГТГ, Академия общественных наук) настаивал на теме, которая подтверждала незыблемую для него истину, что искусство от первобытного до наших дней идет по пути от «не умею» к «умею». Под последним подразумевался примитивный реализм. В подобном контексте он хотел видеть у аспирантки тему «Развитие реализма в русском портрете от Рокотова к Левицкому. У. Н. Молевой уже была закончена работа «Развитие портретного начала в русском искусстве XVI 0начала XVIII веков», выполненная под руководством А.Н. Свирина. Иначе говоря, появление прямого отражения натуры в иконописи указанного времени. Кстати сказать, выводы исследования основывались на документальных доказательствах, что живопись как метод проникла в художественный русский метод не через мастеров Ирана и Армении.
Суммируя свои выводы, оба автора исследователя приходят к выводу о своеобразии формирования русской изобразительной, а вместе с ней и русской педагогической системы. Именно в русском искусстве удается проследить общую направленность на выявление и формирование человеческой личности посредством изобразительного искусства.
Здесь особую роль приобрела проделанная Э.М. Белютиным огромная работа по расшифровке сложнейшего для чтения почерка «учителя русских художником» Павла Петровича Чистякова и восстановления его сохранившейся лишь в отдельных отрывках педагогической системы, по сути развившей начала учения Гегеля о сущностных силах человека.
Год с лишним совместной работы позволяет авторам прийти к выводам, любопытным для формирования личности современного человека, и тогда они решат сформулировать их и представить в Идеологический отдел ЦК (оба не были членами партии), как основание для анализа и пересмотра принятой в отношении советской культуры политики ее руководителей. Борьба в виде отдельных выступлений и публикаций смысла не имела. В таком решении вероятнее всего сказался военный опыт авторов. Оба он прошли Великую Отечественную войну. Э. Белютин уехал на оборонные работы с первым уходившим из Москвы эшелоном на Смоленщину 27 июня 1941 года, Н. Молева начала службу 22 июня 1941 года и окончила ее в составе 2-го Белорусского фронта под Кенисбергом, в чине старшего лейтенанта, с военными наградами, в частности, «За оборону Москвы» и одним из высших военных орденов союзников – «Золотым офицерским крестом высшего достоинства» (Польша).
Для авторов, по их собственному выражению, это была работа на опережение, чтобы попытаться скорректировать объявленную партией линию руководства культурой. Статья на два подвала в газете «культура и жизнь» (1 вариант – для внутреннего пользования Идеологического отдела) корректируется одиннадцать раз. Только предложенный авторами 12-й вариант оказывается возможным для публикации. Сразу после ее выхода авторы приглашаются в Идеологический отдел ЦК. На встрече присутствовали заведующий отделом Поликарпов, заведующий сектором ИЗО А.В.??? и бывший секретарь Смоленского обкома партии Г.В. Коняхин, только что окончивший аспирантуру в Академии общественных наук. Э. Белютину предлагается место заведующего отделом ИЗО ЦК партии с полномочиями, распространявшимися на весь Советский Союз. Н. Молеву просто ставят в известность с какого числа она становится сотрудником Идеологического отдела в качестве старшего консультанта по всем видам искусства (в порядке распределения лиц, завершивших аспирантуру). Возражения с ее стороны не представлялись возможным, но Э. Белютин от предложенной должности категорически отказывается под предлогом, что для завершения своей педагогической системы и Теории всеобщей контактности ему необходимо время для научной работы и преподавания.
Авторам предстояло издать книгу о существе чистяковского метода (первая книга – «Чистяков – теоретик и педагог» вышла в издательстве Академии художеств СССР в 1953 году), все теоретическое наследие Чистякова («П.П. Чистяков. Письма. Записи. Воспоминания». Издательство «Искусство»), организовать выставку Чистякова и его учеников, раскрывающих систему).
Нам поручалось одновременно собрать и открыть в залах Академии художеств выставку с изданием аннотированного по системе Чистякова. Несмотря на смерть Сталина, «дорожная карта» соблюдалась вплоть до выхода последнего, оговоренного в ней издания и достаточно несуразную, чисто внешнюю, но жесткую борьбу с культом, хотя Идеологический отдел, конечно, не забывал, что «дорожная карта» при своем возникновении получила одобрение вождя. Речь шла для него, да и всех последующих исполнителей о повышении энергии людей в части их производственной работы. Особенно на этом смысле системы и Чистякова и Белютина был в связи с экономикой. По словам А.Н. Косыгина, разоренная войной страна особенно остро нуждалась в развитии творческой потенции человека.
Хотя позиции в отношении издания всей истории и теории русской художественной педагогики формально и не меняется, само отношение к чистяковской теории и главной ее посылке – формированию в каждом художнике независимой человеческой личности начинает меняться. В намеченной выставке великого педагога и его учеников оспариваются имена Врубеля, Борисова-Мусатова, «лучистов», их пытаются физически убрать из экспозиции вплоть до момента открытия выставки. Аннотированный каталог, на их примере показывающий основные позиции чистяковской системы выходит из печати только через год по окончании выставки. Русский музей и Третьяковская галерея не согласились с выводами Н. Молевой и Э. Белютина о философской подоснове системы Чистякова. М.В. Алпатов и ответственный секретарь В. Сысоев заявляют, что «простой мужичок из Красного Холма» не может обладать знанием философии на уровне Гегеля и Фихте, вызвав бурный протест даже со стороны самого академического президиума. Основной костяк выставки Н.М. Молева собирает в частных собраниях учеников Чистякова под свою личную ответственность. К выставке не печатаются ни пригласительные билеты, ни уличные афиши. Делается попытка сорвать издание четырехтомника о теории русского искусства. Неожиданно первым выходит второй том под названием «Педагогическая система русской Академии художеств XVIII века», а первый во вторую очередь под заголовком «Живописных дел мастера» - теория русского искусства XVII – первой половины XVIII столетий с приложением энциклопедических материалов о художниках этого времени.
3-й том, посвященный первой половине XIX века вызывает неожиданный протест со стороны самой академии художеств в плане оценки николаевской эпохи. Следует решение о ссыпке набора, которую удается предотвратить только непосредственным обращением в ЦК. 4-й том – вторая половина XIX – начало XX века выходит в 1967 году. Но 5-й, заключительный – о 1920-х годах. Как не входивший в «Дорожную карту» вообще вычеркивается из планов. В этом противодействии обвиняются и Академия художеств, и МОССХ, и Отдел идеологии ЦК.
Между тем у «тандема» за период до первого «хрущевского» Манежа выходит около 20 теоретических книг. Тираж теоретических и методических изданий самого Э. Белютина достигает полутора миллионов, считая переводные издания в странах СНГ и Китае. У Н. Молевой – обобщающий труд, рассчитанный на преподавателей школ и ВУЗов – «Выдающиеся русские художники-педагоги» и «Константин Коровин» Письма. Воспоминания». Главное – в этом издании впервые раскрывается трагедия высланного из России художника. Луначарский долго уговаривал художника выехать в Париж с выставкой работ, чтобы приобрести средства для протезирования ног попавшему под трамвай единственному сын. В России тех лет о сколько-нибудь квалифицированном протезировании речи быть не могло. В конце концов художник согласился и выехал в Париж вместе с больной горловой чахоткой женой и калекой-сыном. Но собранная в Москве выставка во Францию не пришла. Ее похитил сопровождавший картины советский сотрудник.
К. Коровин остался с двумя больными, буквально голодающими членами семьи безо всяких средств к существованию. Все его отчаянные письма в Москву с мольбами дать средства на обратный билет не имели ответа. Зато в советской прессе развернулась травля «Коровина-эмигранта», причем вся эта пресса старательно художнику пересылалась.
Все кончилось тем, что жена художника умерла от туберкулеза, сын выбросился из окна. Но на родине К. Коровина по сей день печатаются и передаются лихие рассказы художника о мнимой его развеселой жизни когда-то в Москве, позже в эмиграции. Проше простого посмотреть на источник всей писанины: нигде нет ссылок на оригинальные рукописи. Только перепечатки других изданий. Есть и еще одно тщательно умалчиваемое обстоятельство: полная неграмотность Константина Коровина. Его подлинные рукописи хранятся в Отделе рукописных источников Третьяковской галереи. Из своего нищего детства никакого образования, даже начального, Константин Алексеевич вынести не мог.
С появлением в их жизни Абрамцева «тандем» переносит туда совместную теоретическую работу. Над обоими авторами тяготеет запрет на выступления в печати. Приходится большую часть материалов класть в стол, некоторая часть выходит под именем одной Н. Молевой. Но при этом в личном архиве лежат заверенные госсоветом поселка Абрамцева свидетельства Н.М. Молевой, что та или иная книга написана в соавторстве с Э. Белютиным. Сегодня все они стали достоянием семейного архива «тандема» в РГАЛИ, в том числе свидетельство о популярной книге «Скульптура», изданной в издательстве «Искусство» и переизданной в «Новой реальности» - совместном издательстве «тандема».
Последняя совместная работа «тандема» - «Мысли об архитектуре» (заказанные, но не реализованные проекты «Южной столицы» в Крыму и «Города ученых» (Сколково) должны выйти из печати в конце 2019 года.